Сайт селения Верхняя Балкария Черекского района КБР
|
Тепцов В.Я.Тепцов В.Я.
По истокам Кубани и Терека (фрагмент)
...Разрушительные силы природы являются здесь во всем величии своей деятельности. Морены этих глетчеров являются здесь целыми горами и кряжами из громадных обломков скал. Грандиозные каскады льда образуют отвесные стены в несколько десятков сажень. Не только что на ледник, но и до устья его мало возможности добраться. Горцы говорят, что за этими ледниками в скалах обитают цари гор и льдов (эмегены) и что еще ни один смертный не осмелился потревожить их обиталища. Горы закрывались беспрестанно туманами, моросил дождь, а это мешало нам видеть Коштан-тау, вид на которую отсюда должен быть великолепным. Из Безинги в Болкарию есть другой короткий путь, но гораздо севернее. Нам нужна была еще лошадь, которую проводник обещал добыть на своем коше. Случай этот привел нас под самую шапку Коштан-тау и доставил возможность обойти эту вершину с трех сторон. От коша, где мы ночевали, нам пришлось [188] перебраться через бурливую речку и подняться на правый пологий ее берег. Скоро мы вступили на обширные альпийские луга у самого подножья Коштан-тау, пирамидальную шапку которой мы увидели-таки на несколько мгновений в один из просветов между облаками. Вершина вынырнула неожиданно и очень близко от нас, высоко над тучами. Нам казалось, что мы стоим у основания величественной колокольни, увенчанной белоснежным куполом и задрапированной белоснежной пеленой туманов.
На пастбищах мы встретили такое обилие перепелов, что их можно было бить плетьми. Стаи альпийских ворон или клушиц носились в воздухе и оглашали своим докучливым криком дремавшие в туманах окрестности. Многочисленные стада черных, как смоль, горных овец украшали зеленые холмы живописного нагорья и мирно, во всевозможных положениях, жевали жвачку. Сытые быки развлекались борьбою. Сражающихся богатырей окружила толпа зрителей той же породы и ревом выражали свое одобрение победителю, а побежденного награждали пинками. Кучка пастухов-подростков устроили тамашу под тихие приятные звуки пастушеской свирели, предоставив надзор за отдыхающими стадами верным и добросовестным сторожам — косматым овчаркам. Мирные отрадные картины пастушеской жизни! Пролетели они светлым радостным облачком, оставив неизгладимые приятные воспоминания. Скоро мы повернули к с.-востоку; нам показалось, что мы идем назад в Безинги. Оказалось, однако, что мы уж слишком далеко зашли в горы и пришлось вернуться назад, чтобы обогнуть скалистый снеговой ус от Коштан-тау по речке Чайнашки. У конца отрога мы встретили настоящую дорогу в Болкарию. Скоро перед нами открылась живописная долина, и в ней многочисленные аулы болкар. [189] Черек берет начало в ледниках вершины Цишт-баши-кая (Половину всей своей воды Черек получает с того кряжа, на котором воздымается Дых-тау и Коштан-тау. Н. Д.). Вершина эта лежит в Главном гребне между горами Пасис-мта и Эдена. От нее отделяется снеговой отрог — Дигорский кряж, отделяющий Осетию от Болкарии. Некоторое созвучие слов Черек и Терек сбило с толку английских альпистов. Грове в своих записках «Холодный Кавказ» истоки Черека принял за истоки Терека и изменил самое название Черек на Терек. Из расспросов у местных жителей мы убедились, что самое название Черек не есть имя собственное, а нарицательное название всякой большой реки и долины, заселенной горцами. Реку Черек следовало бы назвать Болкар-черек, так же как, напр., Урван болкарцы называют Безинги-черек, Чегем — Чегем-черек, а Терек — Тэрк-черек. Впрочем, у Болкар-черека есть и собственное имя, которого нет на карте: его болкарцы называют Ишкырты (ы неясно артик.). Урван на карте еще назван и Черек-тхахо, что еще раз подтверждает нарицательное, а не собственное название «черек». В этом смысле следовало бы исправить наши карты. Название народа «балкар», нам кажется записано и выговаривается не вполне правильно. В выговоре этого слова слышится вместо б какой-то особенный звук, составляющий между б и м, но ближе к последнему. Звук этот можно произнести, стараясь выговаривать м по способу выговаривания б. Второй звук в слове следует изменить на о и поставить на нем протяжное ударение так что все слово примет начертание «молкар». Горцы смеялись, когда мы выговаривали «балкар» и, поправляя нас одобрительно кивая головою, когда мы старались произнести это слово по нашему начертанию. [190] Об истоках Болкар-черека скажем дальше, а пока обратимся к населенной Болкарии. Долина Ишкырты от Куныма вдруг расширяется и образует в глубине своей почти горизонтальную плоскость до 4 верст шириною и до 8 в длину. Замечательно фантастически-узорчатый ковер представляет эта зеленая плоскость, если смотреть на нее сверху от поселка Тюбенель. Вся плоскость обработана под посевы. Трудолюбивая рука пахаря собрала с каждой нивки все камешки и сложила их стеною вокруг каждой пашни. Самые нивки, благодаря каменным оградам, получили всевозможные очертания. Яркая зелень пашен расписывается таким образом темно-серыми линиями каменных оград подобно узорам на ковре. Ковер этот почти пополам прорезывается змеевидною светлою полосою Ишкырты, к которому, точно дети к матери, живописными каскадами стремятся с окружающих плоскость возвышенностей горные потоки. На с.-востоке долина снова замыкается известняковыми скалами, которые и тут образуют естественные ворота в Болкарию со стороны степей. За воротами начинаются уже понижения, а за ними видны степи. В зелени пашен утопают болкарские аулы и древние кладбища. Они кажутся отсюда темными островками на волнистом море зелени. На предгорьях, ограждающих болкарскую плоскость, высятся стражи минувших времен — боевые башни и полуразрушенные крепости. Рука беспощадных завоевателей не тронула однако башен, и, быть может, сами завоеватели не раз прибегали к их защите. Башни эти отличаются от призматических сванетских. Они имеют форму, близкую к усеченной четырехгранной пирамиде. На них печать христианства — крест. Это еще одно из доказательств тому предположению, что татары поселились на землях, занятых здесь когда-то культурными христианами. Крест образуется круглыми отверстиями, украшавшими [191] башню со всех сторон. Ряды этих отверстий вершка 2-3 в диаметре, составляют карниз башни. Боевые дугообразные окна помещаются немного ниже этих отверстий. Ширина башен около 3 саж., высота более 10 саж. Некоторые из башен полуразрушены уже временем, прочие же стоят незыблимо, будто недавно выстроенные. В версте от аула Куным часть зеленого поля отвоевало себе древнее кладбище, украшенное такими же памятниками, какие мы уже видели на чегемском кладбище. При въезде в первый аул, Тюбенель, нас встретила любопытная толпа баб и девиц, разряженных по праздничному в яркие разноцветные костюмы. Шумное веселье, гармоника, танцы, песни все это говорило о каком-то ликовании аула. В действительности же никакого праздника не было. Это были обыденные вечерние хороводы, которыми болкарки оканчивают трудовой день. Мужчины почти все отсутствовали из аула по разным делам: одни на покосе, другие на кошах, третьи в разъездах по торговым и иным делам и т. д. И несмотря на отсутствие большей половины населения, аул просто поразил нас своим оживлением. Обыкновенно при въезде в горский аул вам кажется, что все в нем дремлет, начиная от столетних старцев на бревнах и кончая огромными овчарками на плоских земляных крышах. Вы можете видеть праздное население аула только у мечети в часы намаза и у сборного места в сельском управлении, куда любопытные собираются посмотреть на приезжих. В болкарском ауле совсем не то. На крышах здесь стоят женщины с веретенами в руках: они перекликаются с соседками, не оставляя ни на минуту своей работы; на улицах вы видите толпы детей обоего пола, танцующих на потеху своим матерям; песни несутся отовсюду. А между тем это обыкновенный заурядный день, и то, что мы [192] назвали праздничным нарядом — обыкновенный повседневный костюм болкарки. Такое шумное веселье и такое изобилие ребятишек и девчонок нам случалось встречать только в аулах горских евреев и в еврейских кварталах некоторых закавказских городов. Изобилие потомства и особое оживление, чего мы не встречали в других аулах горских татар, суть национальные черты еврейского быта. Уж не привились ли эти черты и всему болкарскому населению, в племенной состав которого, как увидим ниже, входит и эта ассимилировавшаяся с татарами и кабардинцами раса? Праздного мужского населения в болкарских аулах не видно вовсе, не видно даже и старцев. Все, кто может так или иначе трудиться, все заняты делом, не исключая и праздных, по-видимому, баб и девушек. В болкарских аулах вас поражает какое-то непонятное соединение труда и веселья. Вот, напр., молодой человек лет 17 и немного моложе его девушка (вероятно, брат с сестрою) собирают и складывают в красивые пирамиды просушенные на солнце кирпичи. Здесь же кирпичный ящик и замешанная лошадьми глина. Очевидно, это горский кирпичный завод на окраине аула. Пара работников теперь собирает в пирамидки труд своей дневной работы. Вам кажется, что они не работают, а шалят. На них чистые костюмы; за серебряным поясом у девушки клок шерсти и веретено, которым она покручивает в минуты отдыха, необходимого для сгибаемой в работе спины. Пара эта только мельком взглянула на нас и продолжали свою работу, шутя и весело болтая. Здесь труд, а в ауле веселье. Едем далее. Вот к аулу по извилистой крутой тропинке подымается от родника с большими кувшинами на спинах несколько девушек, болтающих весело между собою. Кувшин увязан веревками так, что руки остаются свободными, но не праздными: [193] они беспрестанно вертят веретено, суча шерстяные нитки. Девушки, при встрече с нами, выстроились в ряд и показали нам спины, оставив на минуту свою работу. На наше приветствие они ответили молчанием и, пропустив нас, продолжали свой путь и работу. При спуске в долину на полугоре встретились нам еще две пожилые уже женщины и одна девушка. На них яркие праздничные костюмы. Медленно подымаются они в гору по крутой тропинке и, весело болтая, ни на минуту не выпускают из рук веретена. Девица при встрече с нами потупила голову и, по обыкновению, показала нам спину; женщины же с любопытством нас рассматривали и на наше приветствие отвечали приветствием. Очевидно, все они возвращались из гостей, а в гости, следовательно, без работы не ходят. Въезжаем в нижний аул. Здесь тоже новость. Ни в одном из горских аулов мы не видели и клочка под огородами — здесь же заботливая рука женщины обработала под грядки все, что возможно: крыша жилой сакли — огород и цветник; огород — в развалинах башни, огород на каждом свободном клочке земли в два—три кв. аршина. Подсолнухи, горох, бобы, картофель, тыквы, огурцы, лук, кукуруза и пр., — все это посеяно как будто ради забавы, а не для пользования. Во всем видна заботливость, а главное чистота и аккуратность: на грядках ни одной сорной травинки, возле домов ни соринки. В других же аулах мы тонули в грязи и мерзостях, а от вони нос зажимали. Женщина-болкарка никогда не расстается с своим веретеном: оно у нее если не в руках, то за широким поясом. Веретеном и огородом не исчерпывается, однако, область труда здешней женщины: мы видели ее и за ткацким станком, и на покосе, — увидели бы и на ниве, которая еще не подоспела к жатве. А вот и еще случай [194] труда женщины, — труда не подстать, казалось бы, ее полу. При въезде в аул Фардык (а неясно артик.) встретилась нам около моста девушка, возвращавшаяся с мельницы. Осел идет с вьюком, а сзади за ним девица-погонщик с веретеном в руках вместо палки. Веретеном она работает погоняет ленивое животное. На ней чистое белое платье какого-то особого покроя наподобие хитона и кисейная фата, заменяющая ей зонт. Миловидное смуглое лицо однако открыто было, так как время было уже под вечер. Костюмом, позой и миловидным лицом еврейского типа она напомнила нам библейскую Ревекку. Не доставало только кувшина в руках, а колодезь был тут же в нескольких шагах. Неожиданная встреча с нами видимо сконфузила ее: остановив впопыхах осла, она обернулась к нам спиною и окаменела на месте. Мы уже были далеко от нее, когда она тронулась в путь. Обычай, как оказалось, не требует закрывать лица, но смотреть на незнакомого мужчину считается преступлением против правил скромности. Обычай этот мы встретили только в Болкарии. Здесь же заметили и особенность костюма у женщин: вместо женского бешмета здесь носят нечто в роде еврейского хитона, с широкими раструбом рукавами и застежками дониза. Проехав три аула, мы не встретили ни единого мужчины. Казалось, что мы попали в царство женщин. Сельское правление было заперто. Около часа мы ходили вокруг обширного здания, не зная, что предпринять. Выручила нас из неловкого положения соседка-татарка: она указала нам на одно из окон управления и показала знаками, что надо стучать. Минут двадцать стуку во все окна и двери — и вот, наконец, открылась ставня и в окне показалась заспанная физиономия писаря, который оказался к нашему удовольствию русским малым. Разместившись кое-как в обширном общественном здании, мы стали наводить кое-какие справки у [195] писаря. Оказалось, что все мужское население в отсутствии по делам. Старшина в Нальчике по вызову начальства. Он вернулся только в момент нашего отъезда из аула. К ночи должны были вернуться некоторые из мужчин с ближайших кошей и покосов. К ночи, действительно, мы познакомились с наличным штатом аульных властей, которых, надо отдать им справедливость, приняли в нас самое любезное участие. «Для вас мы сделаем все, что можем, чтобы вы не сказали потом, что в Болкарии нет гостеприимства», — так перевел нам писарь речь властей. Так как мы явились прямо в управление, то и гостеприимство, по обычаю, должно было быть со стороны всего общества, т. е. на общественный счет. Если бы мы явились в дом старшины или к кому-либо из обывателей, то считались бы только личными гостями принявшего нас. Старшина много сожалел о том, что мы миновали его дом, всегда открытый для гостей. Как бы то ни было, а вечером в управлении устроено было для нас угощение: зарезан баран, предложено было горское пиво (буза), зелень, молоко, сыр и пр. Отказаться от угощения — значило бы обидеть гостеприимных жителей. Оставалось принять с благодарностью все, что предлагали. Ужинали мы в обществе человек пятнадцати горцев. В выражениях лести, похвал и радушия недостатка не было и здесь. Тут же за ужином обсудили вопрос о дальнейшем пути. Проводников и лошадь нам нашли скоро. Поденную плату назначили сами власти, предварительно обсудив вопрос, сколько следует заплатить людям по рабочему времени; в расчет был принят и обратный путь проводников. Назначено: 2 руб. в сутки на проводника и 1 р. на лошадь. Личный опыт убедил нас, что гораздо практичнее [196] следовать примеру английских альпистов — совершать путешествие в горах пешком. Верховою лошадью по здешним дорогам почти не приходится пользоваться, а на ледниках она только лишнее бремя. Дальнейший путь мы решились сделать пешком, а потому взяли в Болкарии только вьючную лошадь и двух проводников. Утром сбежалась толпа болкарцев поглядеть на нас. Типы болкарцев, насколько мы имели возможность приглядеться к ним отличаются тоже своим разнообразием. На большинстве лежит отпечаток еврейства. Встречаются субъекты несомненно еврейского происхождения — так резки наружные признаки горского еврея. Еще в Чегеме нам говорили, что добрая половина болкарцев и часть хуламцев евреи, что они хотя и приняли магометанство давно, но придерживаются еще и своих древних обычаев и не забыли еще своего происхождения. Третью часть населения составляют отатарившиеся светлорусые осетины, потомки коренных обитателей горских долин. Остальное население составляется из татар и кабардинцев. И болкарская народность представляет, таким образом, конгломерат взаимно ассимилировавших нескольких племен, причем лицом этой народности являются все-таки татары с языком, близким к турецкому и с религией Магомета. Каким образом большинство населения изменило себя коренным образом под влиянием меньшинства? Ответ на этот вопрос станет понятным, если мы вспомним что это меньшинство были завоеватели и князья, руководившие издавна всем населением. На помощь князьям-татарам явилась магометанская религия и язык. Под влиянием всех этих факторов татарство и одержало победу, хотя и не полную, как увидим, над прочими народностями. Татарство прежде всего одержало полную экономическую победу. Во всех горских обществах лучшие земли и угодья очутились в руках князей и [197] каракшей-татар. Родовое же население очутилось в крепостной зависимости, а с отменой ее в кабале у них. Экономическая зависимость у князей — вот та первоначальная и самая главная сила, которая привела разноплеменное горское население к общему знаменателю — татарству. Но и этой силе не удалось сломить некоторых особенностей быта и нравов составных народностей. Национальные черты, чуждые татарству, живут в массе и доселе и сказываются во многом. Мало того, само татарство изменилось, переняв многое от порабощенных им народностей. Все это резче, чем где-либо, выступает наружу в Болкарии. Все горские татары, как уже мы видели, приличным для себя занятием считают только скотоводство. Занятие это не только необходимость по местным условиям: оно наследие от предков; оно освящено преданиями старины, оно в крови населения вместе с любовью к кочевому образу жизни и к лихому наездничеству. Как же татары относятся к другим занятиям? Всякую торговлю, кроме продажи собственного скота, татары презирают. Слово торговец у них — бранное слово, злая насмешка. К ремеслам они относятся равнодушно, не считая их приличным занятием для себя. Татары не имеют, как мы видели, даже собственного сукна на Черкеску, сафьяну для обуви. Земледелие они ни во что не ставят и не потому только, что условия климата и места не позволяют заниматься в больших размерах: мы видели в долине Баксана и других местах, что древние пашни обращены татарами в пастбищные места. Земледелием и огородничеством не занимаются потому, что, во-первых, им не занимались предки, во-вторых, оно требует большого труда, а татары обожают праздность, в-третьих, необходимо уменье, а его нет... Да на что им земледелие, когда хлеб только пустое лакомство для них, а засеваемого овса [198] и ячменя для бузы достаточно, недостачу же можно выменять на скот у соседей. По указанным причинам татары пренебрегают и прочими занятиями. Таково ли население Болкарии? Сломило ли и здесь татарство национальные особенности племен, которыми оно руководит исстари? Мы уже видели, что нет. Мы видели прекрасно возделанные поля, кирпичный завод; видели, что каждый болкарский аул — фабрика для сукон, что эта работа идет здесь беспрестанно, поспешно и составляет гордость для болкарок; видели мы и огороды и любовь к чистоте. Какая народность оставила здесь любовь к земледелию — сказать не легко; во всяком случай не евреи и не кабардинцы, а менее всего татары. Остаются только осетины, которые и доныне хорошие земледельцы. Евреи оставили здесь любовь к торговле. Она ведется болкарцами в самых широких размерах. Торгуют болкарцы прежде всего произведениями своих ремесл. Добрая половина всех горских татар одевается в болкарские сукна и обувается в болкарский сафьян. Затем болкарцы выделывают овчины и шьют шубы, которые и развозят по горским аулам. Занимаются болкарцы и выделкой золотых, серебряных и медных украшений. Короткое пребывание в Болкарии не дало нам возможности собрать более обстоятельные сведения о ремеслах. Их несомненно больше. Произведения своих ремесл болкарцы большею частью променивают на скот, который потом перепродают с большою выгодой. Не брезгают болкарцы и другими видами торговли: привозят с базаров ситцы, табак и проч. и все это перепродают при случае. Но несмотря на склонность болкар к торговле, специальных торговцев между ними нет. Торговля и ремесла здесь не обособлены и являются подспорьем скотоводству и земледелию. Скотоводство остается все-таки главным [199] излюбленным занятием. Болкарцы как бы щадят этим татарскую традицию. Любя земледелие вообще, болкарцы почему-то игнорируют садоводство, которое, нам кажется, было бы здесь возможно. Болкарцы могли бы посадить кое-какие фруктовые деревья, хотя бы около домов для красы и тени, но ничего подобного нет. На всей болкарской плоскости и окружающих ее склонах — ни кустика, ни деревца. Впрочем, близ Кундюма на холме возле какого-то древнего замка и башни стоят несколько больших дерев — наследие минувших времен. Взглянем теперь на болкарский язык. Татарство и здесь оказалось несостоятельным: оно не могло привить покоренным народностям своего языка во всей его чистоте. И вообще-то в языке горских татар находят много слов осетинских и кабардинских; но в Болкарии влияние языков подчиненных народностей пошло еще далее: оно изменило здесь резкий татарский говор в особое мягкое болкарское наречие. В татарской речи болкар слышится то же присвистывание и прицокиванье, которое мы слышали у кабардинцев. Вот образчики замеченных нами изменений в чисто татарских словах: агча (деньги) болкарцы выговаривают ахца; джёгт (нет) выговаривают ззёхт (в Закавказье выговаривают это слово ёх, ёхт и ёхтур); джумуртха (яйца) выговаривается ззюмуртха (в Закавказье — джемуртах); уч (три) — уц. Затем некоторые места и горы носят названия, тоже звучащие этим прицокиванием и присвистыванием, как, например: Кацера-уци-кая (эхо трех вершин — с татарского); Цигит-баши-кая (вершина в Главном гребне; Цигит — название аула и, вероятно, древнее название р. Черека; баши — голова; кая — гора); Циштиль и Юкари-Цигит [200] названия аулов); Фитнарги (название кряжа, где фит выговаривается наподобие свиста «фит» с быстрым и. Приписать ли все эти изменения исключительно влиянию кабардинского языка на татарский говор? Несомненно, что ему следует приписать первенство в этом отношении, но не могли оставаться индифферентными в этом влиянии и осетинский язык и еврейский говор, так как и тот и другой изобилуют также мягкими гласными и свистящими согласными. Чисто осетинские слова сами, впрочем, потерпели некоторое изменение. Так, напр., болкарцы выговаривают цик вместо вцэк (осетинское слово, означающее вообще перевал). Вот еще несколько осетинских названий, уцелевших на болкарской почве: Гезе-вцик (ледник и перевал к истокам Риона); Шари-вцик (ледник и перевал к истокам Цхенис-цхали) и Фардык (а неясное) — название одного из болкарских аулов. «Фардык» по-осетински — буса. Осетинское название болкарского аула вместе с другими данными указывает несомненно на то обстоятельство, что долина Болкар-черека в древности населена была осетинами. Осетинами, по всей вероятности, оставлены здесь следы христианства и христианства культурного, как мы видели (Об этом смотр. Осетинские этюды, Вс. Милера. Ч. III. Москва, 1887 г.). Дело лингвистов разобраться в языке болкар и вообще в языке горских татар, дело археологов разобраться в остатках горской старины, — мы же с своей стороны только заявляем факт существования особого болкарского наречия, небезынтересного в лингвистическом отношении и показываем на древности, также небезынтересные в археологическом отношении. Добавим еще к сказанному о наречии болкар и то [201] обстоятельство, что мягкий вообще болкарский выговор не чуждается и твердого болкарского. Болкарцы легко и свободно выговаривают, напр., и такие татарские слова: Дых-тау, Коштан-тау, Ишкырты, Кыртых, Шканты (аул) и осетинское Фардык. Недостаток времени не позволил нам остановиться в Болкарии хотя бы на несколько дней: каникулы близились к концу, и мы спешили к местам службы. Жаль было расстаться с этою гостеприимною страною. Нам предстояло еще раз перевалить Главный хребет, а потому не следовало терять времени: хорошая погода могла измениться на дурную, и тогда пришлось бы тянуть долгое ожидание ясных дней под ледниками, что, впрочем, и случилось. Взяв вьючную лошадь и двух проводников, мы пешком тронулись далее к истокам Болкар-черека. Верстах в 2—3 от Куныма, последнего болкарского аула, начинается дикое ущелье и лес. Левый берег реки буквально запружен массою громадных гранитных глыб, падающих сюда с отрога Коштан-тау. Ущелье глубоко чрезвычайно и узко настолько, что вы видите со дна его только полосу неба. Лес мелкий лиственный. Кусты орешника, бузины, малины, барбариса, черники, шиповника, деревца бука, березы, клена — все это несколько сглаживает впечатление дикости, пока вы не взглянете вверх, где грозно нависшие скалы, кажется, вот-вот ринутся в бездну и погребут вас под своими осколками. Верстах в 12 от Куныма в Болкар-черек изливается бешеный поток Коштан, берущий начало высоко в ледниках Коштан-тау. Вершины этой, однако, со дна ущелья не видно, хотя она не более 5 верст по прямой горизонтальной от устья Коштана. Здесь нас застала ночь. Укрылись на коше. Пастух обошелся весьма грубо с нами, не захотел даже продать молока. К нам присоединился еще какой-то рыжебородый татарин с косою на [202] плечах. Проводники наши шепнули нам, что рыжебородый и пастух родные, и что они народ подозрительный, ненадежный, что с ними нужно держать ухо востро. «Безинги — народ очень плохой народ; безинги — народ в Болкаре мало... Ух! разбойник, шайтан безинги — народ!» — так повествовал нам один из проводников, Эльдар — юноша лет двадцати, весьма симпатичный и обладавший небольшим запасом русских слов, которым он научился в Нальчике, куда хаживал на работы. Из его рассказов мы поняли, что часть болкарцев одного происхождения с безингийцами, что эта часть населения обладает той же грубостью нравов, которую мы видели в Безинги, что все грабежи, убийства, смуты в обществе — все это должно быть приписано, главным образом, этим шайтанам и что, наконец, к этим наследникам татарщины остальное население относится весьма недружелюбно. Эльдар советовал нам написать старшине о поступке пастуха и передать письмо с первым встречным. «Старшина — хорош человек; пастухи будет много бить, штраф возьмет, тюрьма отдаст», не унимался Эльдар. Обидеть гостя, хотя бы словами, по татарским понятиям большое преступление, наказуемое пеней, штрафом, как за грабеж. Мы, конечно, не сочли удобным воспользоваться советом Эльдара. Рыжебородый, однако, среди ночи покушался стащить что-либо из нашей палатки, но вовремя был замечен, и воровство не удалось. Он скрылся в темноте, а минут через пять заорал песню, оглашая диким криком спящие во тьме скалы. Утром рано тронулись мы дальше. От Тутын-су (табак вода), вытекающей тоже из ледников Коштан-тау, ущелье Болкар-черека несколько расширяется. Склоны здесь одеваются уже хвоями, выше которых видны местами альпийские зеленые поляны. Верстах в 5—6 от Главного [203] гребня долина Болкар-черека раздваивается: одна часть ее поворачивает круто на запад и образует чрезвычайно дикое, непроходимое ущелье с речкой Дых-су, берущей начало в ледниках Дых-тау; другая долина поворачивает на юго-восток и образует весьма живописную долину с речкой Кара-су (черная вода). Кара-су принимает с востока от Цигит-баши-кая реченку Ак-баши (Названия этих речек путают и сами болкарцы. Первую из них они называют часто Ак-су (белая речка), а вторую Кара-су (черная речка). Н. Д.) по долине которой горный проход в Дигорию под именем Стуль-вцэк. Дых-су начинаясь на склонах Дых-тау и соседних с нею гор, протекает по трущобам, редко посещаемым (Это ущелье посещается охотниками-болкарцами, и было пройдено от начала до конца мною, а также чинами Военно-Топографического Отдела. Н. Д.). Скалы здесь громоздятся друг на друга, образуя грозные утесы и запирая местами ущелье настолько, что оно имеет вид небольшой щели. С высоты Главного гребня видны громадные ледники, сползающие с Дых-су. Стесненные в скалах ледники эти имеют ужасный вид нагромождения ледяных глыб. В этих ледниках, по всей вероятности, и погибли два английских альписта — Донкин и Фокс и проводники их швейцарцы — Фишер и Штрайх. Они пытались перевалить Дых, взобраться на Дых-тау или Коштан-тау и спуститься в долину Болкар-черека по ущелью Дых-Су. При слиянии Дых-су с Кара-су у самого подножья скал Фитнарги построена из бревен болкарская караулка и застава для проверки прогоняемого скота. Кара-су ведет к двум горным проходам: первый через глетчеры Шаривцик к истокам Цхенис-цхали, [204] второй через ледник Гезевцик к истокам Риона. Перевалом Шаривцик прогоняется скот из Болкарии, Безинги и Чегема в Лечгум на ярмарку в Цагерах, через перевал Гезевцик скот идет в Рачу и Кутаис. Каждый прогон тщательно проверяется караулом по свидетельству сельского управления. В свидетельстве обозначено имя прогонщика или покупщика, число прогоняемого скота и меты (тавра) его. Караульщики, сличив тавро с рисунком в свидетельстве, пропускают скот по штуке через узкие ворота у моста через Дых-су. Миновать мост невозможно, ибо другой переправы нет. Караулы общества содержат на свой счет в видах обуздания воровства скота. Скалы Фитнарги выделяют, как нам говорили, соль на своих вершинах. Сюда стекаются полакомиться солью большие стада туров и диких коз, которых можно видеть на скалах ежедневно в утреннюю пору. Болкарские охотники, прельщаясь добычей, взбираются на скалы за турами и рассказывают ужасы о пропастях в этих скалах (Эти скалы и соленые источники также были осмотрены мною. Дорога к ним очень трудна, но особенных ужасов не представляет.). Река Кара-су начинаясь в леднике Гезевцик, несет совершенно черную воду от растворенного в ней рыхлого шифера. Подобно этому Дых-су несет воду совершенно желтого цвета. Две эти разноцветные воды на расстоянии нескольких десятков саженей не смешиваются между собою и текут рядом, представляя оригинальное зрелище. Долина Кара-су от караулки значительно расширяется и верстах в 2-х от первой караулки образует на дне своем горизонтальную площадь, обращенную в красное минеральное болото. На восточном берегу этого болота бьет из-под камня превосходный кисло железистый ключ. [205] Несколько таких же жил выходят к болоту неподалеку от источника. В самом болоте, вероятно, тоже бьют ключи и, вероятно, горько-соленые: такой вкус имеет вода в огненном болоте. Скот пьет воду в болоте с большим удовольствием. В болоте растет густая рисовая трава, напоминающая несколько осоку. Вид в окрестностях минерального болота великолепен. На берегах его возвышаются красивые, в форме исполинских курганов, холмы, убранные хвойными рощами. С запада против болота к левому берегу Кара-су сползает красивый глегчер Агштан. Глетчер этот принадлежит к числу величайших и красивейших глетчеров Кавказа: он залегает высоко на скалах и сливается с снеговыми полями Главного гребня. Стесненный скалами в узком ущелье, которое местами прорезывается порогами, глетчер Агштан являет живописную, но и страшную картину разрушения. Ледник этот имеет довольно скорое движение по значительному уклону; его конец навис над скалами; движущийся лед, переходя через скалы, ломается от собственной тяжести, и громадные глыбы его летят в Кара-су, разбиваясь в осколки и оставляя за собою целое облако блестящей, искрящейся ледяной пыли. Удары, подобные отдаленному залпу орудийных выстрелов, слышатся весьма часто в глетчере. Промежутки же между обвалами глыб измеряются минутами. Свою разрушительную работу глетчер не оставляет ни на один час. Мы его наблюдали в течение двух суток, и не было того часа, чтобы не свалилось с него два—три ледяных завала. Горцы тоже говорят, что глетчер этот они никогда не видели в спокойном состоянии (Такой характер имеет только нижняя часть глетчера; средняя же и верхняя очень пологи, трещин на них очень мало и поверхность льда гораздо чище, чем на прочих глетчерах Кавказа. Н. Д.). [206] Глетчер Агштан в своем течении не раз встречает скалистые пороги и, не имея возможности одолеть их сопротивления, сам ломается на глыбы, которые громоздятся друг на друга. Меньшие глыбы силою напора выбрасываются на поверхность глетчера и, обтаивая, принимают разнообразные красивые формы: одни торчат наподобие зубьев, башен, другие получили форму конусов, пирамид, призм и т. п. В свежих изломах лед имеет нужный голубой цвет, переходящий по краям глыб в зеленый. Залитый огневыми лучами заходящего солнца, Агштан представляет чудную картину. Красивой рамкой для этой картины служат темно-коричневые скалы, убранные у подножья своего светлой зеленью хвойных лесов. Глетчер Агштан течет от одной из вершин Шаривцика. Вершина носит название Ат-зола, что значит «лошадиный путь» (на 5-вер. кар. не обозначена). По Агштану, мимо этой вершины, по словам горцев, пролегал когда-то лошадиный путь в Имеретию. Путь этот успел уже отойти в область предания. Перейдя зеленое плоскогорье между Кара-су и Ак-баши, мы спустились в ту часть долины истоков Кара-су, которая, по справедливости, может быть названа прелестною в своей грандиозной дикости. Она как бы отрезана от всего мира окаймляющими ее со всех сторон могучими кряжами. На юге простирается Главный гребень с бесконечными рядами снежных пиков и с необъятными снеговыми полями, от которых ползут громадные глетчеры, испещренные трещинами, темными шиферными моренами и торчащими ледяными глыбами наподобие глыб Агштана. На востоке начало Дигорского отрога с рядами живописных вершин и глетчеров; на западе темные скалы Шаривцика, а над ними бесконечные глетчеры, обрывающиеся в долину отвесными зелеными стенами; на севере из-за зеленых холмов видны высоко в небе грандиозные вершины Дых-тау и [207] Коштан-тау с их могучими глетчерами и страшными в своем нагромождении скалами. Английский турист Грове в своих записках «Холодный Кавказ» говорит, что живописнее этой долины он не встречал, и в горах Швейцарии, что он не знает красивее этого пейзажа в целом мире. Особое внимание обращает на себя глетчер Гезевцик. Начинаясь у горного узла Цигит-баши-кая, он сползает в долину двугранным углом, у основания которого открывается зияющая темная пасть правильной дугообразной сверху тоннели; из тоннели кипучими волнами вырывается черная река, ребро угла обозначается темною шиферною мореною, за пределами которой страшные нагромождения ледяных глыб, а за ними уже конические пики Главного гребня и Дигорского отрога. Горный проход по этому леднику к истокам Риона в это лето сделался недоступным по причине образования новых бесчисленных трещин и нагромождений. Для нас оставался второй, правый проход через Шаривцик к истокам Цхенис-цхали. Здесь, под этими ледниками, застигли нас дожди и туманы — самая неприятная вещь для туристов. Холод, пронизывающая до костей сырость, дождь, временами крупа и снег, неизвестность будущего, — все это наводит удручающую тоску на душу и заставляет забыть окружающие красоты, погребенные в туманах. Страшных две ночи пришлось пережить нам в этой дикой долине у самого подножья Главного гребня. Дождь лил беспрестанно; дров нет, и приходилось разжигать с большими усилиями сырые ветви рододендронов; ослепительные громадные молнии ежеминутно прорезывали огненными линиями непроглядную тьму ночи и, разражаясь страшным треском и оглушительными раскатами грома, грозили ежеминутно смертью. Треск в ледниках и завалы с гор усиливали впечатление ужаса. Мы вспомнили, что остановились [208] среди груды валунов, скатившихся со скал Шаривцика. Вблизи нашего становища рухнул новый каменный завал. Мы уже готовы были бежать, но где найдешь убежище во тьме ночной, тем более, что обратный путь преграждался нам рекою, через которую мы едва нашли брод и днем? Проводники наши не менее нас были объяты ужасом и читали молитвы. Утром мы возвратились назад и снова поднялись на плоскогорье, на одном из холмов которого была заброшенная уже караулка, сложенная из плит шифера. Очистив по возможности это обиталище, мы укрылись в нем от беспрестанного дождя и холодного ветра. Пастухи были недалеко, и нам удалось добыть дров и пищи. Вторая ночь была не менее грозной. Гром и завалы Агштана всю ночь не давали покою. К рассвету, однако, к общей радости, небо очистилось, выплыла луна и озарила прелестные окрестности. Скоро лунный свет сменился солнечным. Терять нельзя было ни минуты. В глу< |
|