Вестник Европы, № 6, 1903
И. П. Белоконский
На высотах Кавказа. Путевые заметки и наблюдения (фрагмент)
И. П. Белоконский
На высотах Кавказа. Путевые заметки и наблюдения (фрагмент)
...Первая поездка была в Балкарию. Получила она свое название от народности, ее населяющей — балкарцев. В Нальчикском округе насчитывается пятьдесят четыре степных кабардинских обществ и пять обществ горных. Из последних, живущие в истоках Баксана называются урусбиевцами, в истоках Чегема — чегемцами, а обитающие в истоках Черека — бизингинцами, хуламцами и балкарцами. Относительно происхождения горных жителей Нальчикского округа существуют весьма сбивчивые данные. Так, одни считают их кабардинцами (См. Словарь Брокгауза и Ефрона, полут. 4, «Балкария».), но большинство причисляет нальчикских горцев вообще и балкарцев в частности к монгольскому племени (Г. Надеждин, между прочим, говорит: «язык этих горцев весьма близок к кумыкскому и карачевскому. Они образуют как бы островок среди других национальностей, чуждых им по языку и племени (кабардинцев, осетин и сванетов)» («Кавказский край», второе изд. Тула, 1895 г.). Профессор Вс. Миллер также указывает на резко выделяющиеся здесь два типа (Там же.): «Один, напоминающий монгольский, хотя и с значительно сглаженными чертами этого типа; другой тип арийский, напоминающий всего более осетинский (Кабардинцев и осетин некоторые считают потомками аланов, принадлежащих к скифскому племени, которое причисляют к арийцам. Эти аланы обитали сначала на Кавказе, а затем распространяли свои владения до р. Дона. В 375 году, в союзе с гуннами, они разгромили царство остготского короля Германриха, присоединились к великому движению народов, и в 406 г. вторглись в Галлию. В последнюю византийскую эпоху аланы упоминаются еще на Кавказе (Словарь Брокгауза и Ефрона, полут. 65).).
Целый ряд топографических названий указывает на то, что татары-горцы застали в этих местах осетинское население, исповедывавшее христианскую религию (незначительные остатки христианских древностей можно встретить здесь и теперь). Горцы-татары рядом со своим счетом сохранили осетинскую систему счета — парами, лишь слегка изменив осетинские слова. О культурном влиянии осетин на татар, бывших, впрочем, еще кочевниками, можно судить по проникнувшим в татарский язык осетинским терминам для земледелия и более разумного скотоводства». Таковы данные о балкарцах.
Выехал я из Нальчика 21 июля текущего года в сообществе двух молодых девушек и студента. Молодая, веселая компания эта очень способствовала хорошему настроению, что весьма важно в дороге. Посчастливилось мне также и в ямщике: нас повез отличный человек — Николай Федотович Зайченко. Сам он уроженец екатеринославской губернии, но давно уже живет с семейством в Нальчике, в собственном доме, в той части слободы, которая называется «Астраханкою» (Сообщаю адрес для будущих путешественников, потому что качество ямщика играет громадную роль при поездках на Кавказе.). Но перейдем к самому путешествию.
Из Нальчика, переправившись вброд через речку Нальчик, мы поехали на восток (При дождях в горах через Нальчик переправиться весьма трудно, а иногда и невозможно, вследствие чего отсутствие моста через эту речку представляет одно из очень крупных неудобств для проживающих в слободе.). Благодаря предшествующим дождям, дорога была грязная. Шла она по волнистой местности, то спускаясь в ложбины, то поднимаясь в гору, сначала степью, а затем мелким перелеском. В правой стороне время от времени, в ясной лазури неба показывались снежные горы. Приблизительно на 12‑й версте лес кончился, и взору нашему открылась широкая степная долина Черека и Урвани, замыкавшаяся на юге темно-зелеными горами, скалами и пиками горных великанов. На берегу Черека виднелся большой кабардинский Догожуковский аул. Спустившись в долину, мы у подножия горы увидели каменный памятник, совершенно такой, о которых я уже говорил, описывая путь от станции Котляревской до Нальчика. Далее этих памятников, как и различных курганов, встречалось очень много. Переехав вброд горную речушку Рванёнок, мы, в полдень, по предложению Николая, остановились на первый привал на обширном лугу, близ холодного ключа, совсем незаметно вытекавшего из подножия одного из холмов, окаймлявших долину с правой стороны. Несмотря на конец июля, луг не был еще скошен, и мы превосходно устроились на нем под тенью устроенной Николаем палатки из брезента. Я полагал, что трава на лугу не скошена по случайности, но оказалось, что туземцы убирают сено всегда в течение июля месяца. Часа через два, три, когда свалил полдневный зной, мы двинулись в дальнейший путь. Вскоре открылись прелестные виды на продолжавшуюся долину Черека, а через некоторое время кончилась Кабардинская степь, и мы вступили в пределы Балкарии.
Первый балкарский аул — это бедный и грязный Кашкантал, с почтовою станциею в нем. Здесь следует заметить, что Балкариею считается лишь крайний исток Черека, но это не совсем точно. По сведениям, полученным нами от местных жителей, Балкария разделяется на верхнюю и нижнюю, или «плоскогорье». Вот это «плоскогорье», насколько мы могли понять, и начинается от аула Кашкантал, причем, как мы ниже увидим, нижняя Балкария по своей природе совсем не похожа на верхнюю. Миновав Кашкантал, мы через некоторое время подъехали к мосту через реку Урвань. Загроможденная громадными камнями, падая с большой высоты, Урвань в этом месте ревет, пенится и с необычайной силой и быстротой сердито мчит мутные воды, совершенно оправдывая свое название, если оно происходит от русского глагола рвать. Долго мы любовались горною грозною рекою, стоя на мостике сомнительной крепости, казалось, трепетавшем от каждого взрыва мощной стихии. Нельзя было не испытывать некоторого волнения при виде этого примитивного сооружения. Как и все другие, мост через Урвань построен был уж очень просто. В берега были горизонтально вбиты три или четыре ряда свай, причем нижние немного выступали над водою, а следующие — все больше и больше; так что самые верхние сваи с той и другой стороны [688] берега уже значительно выдавалась над рекою; на эти‑то последние сваи были положены боковые основания моста, в виде толстых бревен, а поперек их устланы менее толстые круглые же бревна — вот и все. Иногда настилка бывает из досок, которые кладутся и вдоль, и поперек. В большинстве случаев мосты без перил. Недалеко за урванским мостом начиналось уже ущелье Черека, но мы, за поздним временем, не доехали до него и остановились ночевать на лугу, на берегу красивой горной речки Кара‑Су, против заброшенного дома балкарского князя Абаева‑Баташева. При свете костра, на котором варилась каша и кипятился чай, Николай сообщил нам свои охотничьи похождения. Между прочим, он выражал удивление, как можно бояться какого бы то ни было зверя: «Никакой зверь не только сам не бросится на человека, а чтобы подобраться к нему, надо идти против ветра, потому что зверь от одного духу человеческого уйдет». Что касается количества и пород зверей, водящихся в горах, то немало имеется там оленей, серн, коз, лисиц, куниц, выдр, волков, но больше всего медведей и особенно диких кабанов и свиней. Эти последние и служат главным предметом охоты, так как на вкусные окорока диких свиней существует, оказывается, большой спрос из России. Вкусны же они потому, что дикие свиньи здесь питаются исключительно растительною пищею, причем осенью едят кукурузу, орехи, дикие яблоки и груши. Охота на свиней производится с приученными обыкновенными дворовыми собаками, которых гибнет видимо‑невидимо, потому что свиньи сплошь и рядом убивают или, чаще всего, разрывают их своими клыками «снизу доверху». После ужина мы улеглись спать в телеге, но долго не мог я уснуть, любуясь южною ночью. Миллионы звезд ярко горели на высоком темно-синем небе. Свежий горный воздух напоен был ароматами луга, обрамленного лесистыми, казавшимися черными горами. Ритмично шумела Кара‑Су, белея игривыми волнами своими в темных берегах. И это были единственные звуки среди глубокого покоя природы. Ранняя заря была еще очаровательнее. Как алмазы горят капли росы на сочной высокой траве; сверкали и бурлили холодные струи Кара‑Су; темно-зеленые леса окружающих гор еще погружены были в тень, а возвышающиеся за ними на юго-западе скалы уже зарумянились от лучей еще невидимого солнца, и дивно белели три снежные пика какой‑то громадной вершины. Скоро проснулись и мои спутники. Напившись чаю и оставив Николая запрягать лошадей, мы отправились вперед пешком, перейдя через перекладину на правый берег Кара‑Су. Тропинка шла по сильно росистому еще лугу и привела к дороге, шедшей по направлению к Череку, шумевшему с левой стороны под крутыми белыми скалами, поросшими лесом. Версты через 11/2–2 мы достигли поэтического мостика, без перил, переброшенного на громадной высоте через ревущий Черек. Сейчас за мостом мы по тропе поднялись на ближайшую лесистую гору, и взору нашему открылась поистине очаровательная картина. Внизу, близ подошвы горы, среди зеленой долины виднелось круглое озеро в тени больших дерев, отчетливо отражавшихся в его зеркальной, изумрудной поверхности. За озером легкою прозрачною дымкою курилась темно-зеленая стена ущелья Чурека, замыкавшаяся вдали необычайной белизны снежными пиками и красноватыми скалами. Длинные, узкие ярко-золотистые облачка лениво плыли близ утесов и скрывались одно за другим в неведомых отдаленных ущельях. Там и сям в необъятной бирюзовой выси поднебесной, как топи, плавали орлы. Все было хорошо, но нас особенно занимало озеро, о котором мы слышали не мало восторженных отзывов от предшествовавшей нам компании. И, спустившись с горы, мы немедленно направились к нему. От озера действительно веяло чем‑то таинственным, фантастическим. Необыкновенно тихое, молчаливое, без всяких признаков органической жизни, оно, казалось, замерло навеки, похоронив в необычайно чистых и очень глубоких водах своих большие деревья. Последние, с громадными сучьями и ветвями, покрытые мхом и водорослями, ясно виднелись под водою, отсвечивая голубовато-серебристым оттенком (Вероятно это обстоятельство и послужило причиною названия озера «голубым», хотя на самом деле цвет воды — зеленоватый). Такой отблеск имели и видневшиеся на дне озера камни. Правильная круглая форма озера, как бы выточенные овальные берега его, воронкообразное углубление дна, сернистый запах и высокие горы, окружающие озеро, невольно наводили на мысль, что это — кратер навеки или временно потухшего вулкана (Впоследствии мы узнали, что такие же озера были и на горе, на которую мы поднимались. Но расположены они выше, в лесу и в болотистой местности.). Особенно сильный серо-водородистый запах издавала чистая, светлая речка, выходящая из озера. Речка эта течет в густой заросли. На ней, в недалеком расстоянии от впадения в Черек, приютились две поэтические горные мельницы и заброшенная грязная сакля (На всех малых и больших горных речках попадается не мало мельниц. Обыкновенно горцы отводят воду в особые каналы, по которым она и идет к мельничным примитивным турбинам, падая из них на лопасти своеобразных колес и приводя последние в движение.). Николай, нагнавший нас на озере, заметив восторженное настроение наше от окружавшей природы, улыбаясь, заметил: «Это еще что! Вот дальше увидите много получше. Уж на что я привык ездить по этой дороге, а и то в тех местах всегда удивляюсь».
И действительно, дальше на каждом шагу открывались все новые и новые картины; один вид конкурировал с другим по своей оригинальности и величию. Ущелье сдвигалось все больше и больше, пока не превратилось в сплошной скалистый коридор. Вниз спускались пропасти, откуда чуть‑чуть доносился шум Черека; над дорогою скалы поднимались к небу. Куда ни посмотришь — дух захватывает, голова кружится! Вот с недосягаемой высоты, среди зелени дерев, с шумом и звоном несется горный поток. Разбиваясь о камни, бриллиантами блещут брызги и пена, его чистой, холодной, как лед воды. Пересекши дорогу, поток, стремясь к Череку, спрыгивает вниз и замирает шум его среди лесов темной бездны. А вот грозный обвал. Земля и небо, вероятно, содрогались, когда рушились эти куски скал — в несколько сот тысяч пудов каждая. Старые обвалы природа убрала уже мхами и деревьями, а новые валяются в беспорядочном хаосе, заставляя путешественников скорее миновать их. И эти каскады, водопады, обвалы и осыпи встречаются очень часто. Прибавьте к этому разнообразную, мощную растительность, там и сям белеющие из‑за скал снежные вершины, голубое небо, жаркое солнце, свет и тени — и вы поймете всю прелесть описываемой части балкарской дороги. Дальше она носит другой характер. Но об этом мы будем говорить ниже, а теперь скажем, что колесная дорога в Балкарию проведена очень недавно, — кажется, в 1893 году, — а раньше был лишь верховой путь, видный и теперь по ту сторону Черека (Отсутствием колесной дороги, вероятно, и объясняется, что Балкары, собственно говоря, terra incognita для большой русской публики и до сих пор.). Сооружение колесной дороги обошлось в 70.000 или 80.000 руб., причем приходилось взрывать горы, пробить два тоннеля и ломать скалы. И теперь путь в Балкарию настолько широк, что мы без труда разъезжались со скрипучими арбами, запряженными ленивыми волами, с многочисленными верховыми горцами, одетыми в бурки и покрытыми папахами, несмотря на 30‑ти градусный зной, и с десятками маленьких осликов, навьюченных всякою всячиною. Некоторые лица, проезжавшие по военным грузинской и осетинской дорогам, говорили мне, что описанная часть пути в Балкарии красивее и величественнее двух первых. Если что даже и не совсем верно, все же дорога в Балкарию заслуживает внимания едущих на Кавказ.
Приблизительно от второго тоннеля начинается вторая часть пути, совсем не похожая на описанную. Отсюда дорога вступает в верхнюю Балкарию, в печальные безлесные скалы, покрытые лишь скудною травою (Существует предание у местных жителей, что некогда скалы верхней Балкарии также были покрыты густым лесом, но он, будто бы, срублен.). У подножия этих скал и на разных высотах их, до 5.000 и более футов, там и сям виднелись аулы, пасшийся скот, сложенное в стога сено, разбросанные поляны, засеянные ячменем. В долине поля орошались арыками. Вот этот‑то мрачный уголок и называется собственно Балкариею, хотя, как мы выше говорили, сами балкарцы считают страну свою от аула Кашкаитал и разделяют на верхнюю и нижнюю. Около пяти часов пополудни мы прибыли в последний аул Балкарии — Куним — и остановились в волостном правлении, единственном, если не считать мечети, деревянном доме, затерявшемся среди валунных саклей. Через некоторое время Николай заявил, что «в ауле ничего нельзя достать: нет ни хлеба, ни сена, ни дров». Это обстоятельство заставило нас поспешить ознакомиться с жизнью кунимцев; с этою целью мы сейчас же отправились к князю Нухте Абаеву‑Баташеву, окончившему нальчикскую горную школу и единственному интеллигентному, — сравнительно, — человеку на всю верхнюю Балкарию (К слову сказать, в балкарском, как и во всех горских обществах, нет ни одной русской школы, а других они и иметь не могут, так как у балкарцев нет своей письменности. Лишь при мечетях, в медресе, муллы обучают некоторых детей арабскому языку, чтобы читать коран. Принимая во внимание все эти ужасные условия существования балкарцев, нужно удивляться их выносливости и добродушию. За исключением родовой мести и похищений скота, нам не приходилось слышать об особенных преступлениях в их среде, а в пути мы не имели ни одной даже малейшей неприятности. Наоборот, при встречах балкарцы в громадном большинстве случаев улыбались и любезно приветствовали нас.). Он живет очень высоко, на скале противоположного берега Черека, и нам пришлось не без труда взбираться по узким тропам среди саклей. Последние производили самое гнетущее впечатление. Все они сложены исключительно из камней-валунов и вместо окон имеют лишь небольшие отверстия; плоские крыши саклей покрываются землею; на них растет трава, причем на некоторых крышах мы видели пасущихся ослов. С любознательностью нас сопровождали много женщин и девушек, говоривших на непонятном для нас наречии. Другие любопытствующие женщины и дети выглядывали и из саклей, и с крыш. Почти каждая из них держала в руках веретено с шерстью и искусно пряла на ходу.
У князя Абаева‑Баташева, — встретившего нас весьма радушно и любезно, — мы застали торжество: праздновалась свадьба его брата. По этому случаю во дворе виднелось не мало балкарцев, балкарок и их детей. После некоторого замешательства, явившегося следствием нашего прихода, начались горские танцы под русскую гармонию, на которой очень неплохо играла молодая балкарка. Положение горских женщин убийственное. Благодаря тому обстоятельству, что в 14, даже 13 и 12 лет они уже выходят замуж и делаются матерями, стареют балкарские женщины очень и очень рано. Помимо этого, вся тяжесть домашней работы целиком лежит на них. Кроме того, горская женщина вечно сидит в дымной, полутемной, грязной донельзя сакле. Среди мужчин, наоборот, попадается очень много положительных красавцев. И почти все мужчины обладают грациозною, изящною фигурою. Ловкие наездники, мужчины постоянно разъезжают верхом, всегда на воздухе и работают, по общему мнению, много меньше женщин, а «привилегированное сословие», князья и дворяне («уздени»), кажется, и вовсе ничего не делают или, во всяком случае, работают очень и очень мало. Вдоволь насмотревшись на однообразные танцы, которым не предвиделось конца, на шалости оборванных детей, вносивших большое оживление в празднество, мы отправились обратно в волостное правление, причем с нами ушел и Абаев. В волостном правлении устроили чай, за которым Абаев рассказывал нам о печальной жизни горцев своего аула (Между прочим, Абаев сообщил, что в городе Балкарии найдены и свинцовые руды. Некий Эмерик выразил желание разрабатывать их и уже заключил условие об арендовании горских земель, но балкарцы, живущие на «плоскогорье», т. е. в нижней Балкарии, запротестовали, доказывая, что названные руды находятся на землях, принадлежащих «к плоскогорью». Дело передано теперь в суд, и балкарцы ждут решения.). Помимо Абаева, во дворе волостного правления набралось немало мужчин‑горцев, в большинстве пожилых, глазевших на нас. Нас не мало удивляло, что волостной писарь не принимал участия в наших беседах, был очень сух и молчалив. Но когда поздно вечером горцы ушли, он подошел к нам, и из беседы выяснилось, что писарь, во‑первых, абсолютно не понимает балкарского языка. Переночевав на крыльце волостного правления, мы проснулись очень рано, когда дикие скалы, высившиеся на противоположном берегу Черека, чуть‑чуть подернулись розовым светом. Мы спешили осмотреть кладбище, увидеть обещанную Абаевым джигитовку и скорее уехать, так как лошадям нечего было есть, да и нам удалось достать лишь щедро разведенное водою молоко, которое мы не могли пить, да кусок грязного, так называемого «осетинского» сыра, кажется, из козьего молока. Вообще, в этом ауле, как и во всех, было лишь изобилие великолепной воды, потому что, помимо Черека, здесь вливается в него превосходная горная река Иртыш‑хи и, кроме того, есть великолепная ключевая вода. Кладбище представляло собою какой‑то дикий каменный хаос, среди которого там и сям возвышались памятники. Но что особенно привлекло наше внимание, так это ряды каменных пещер с небольшими отверстиями, наполненных массою человеческих костей, целых скелетов и даже высохших трупов с сохранившимися волосами и одеждою. Местная легенда гласит, будто бы в отдаленные времена в Куниме свирепствовала какая‑то ужасная эпидемическая болезнь, в роде проказы. Для больных этою болезнью, будто бы, и сооружены катакомбы. Туда засаживали их десятками, подавая пищу через отверстия, и там больные умирали, и умирали, конечно, не все в одно время, так что живым приходилось находиться среди трупов. Как увидим ниже, легенда эта подвергается сомнению, но нам думается, что если бы в горских аулах сейчас проявилась какая‑либо эпидемия, пришлось бы, вероятно, прибегнуть к таким же катакомбам и в XX веке, потому что здесь медицинская помощь совершенно отсутствует. После осмотра кладбища мы ждали увидеть джигитовку, обещанную нам князем Абаевым, но она не удалась, так как явился лишь один джигит. Тогда остаток времени употреблен был на осмотр принадлежащих глубочайшей старине башен, видневшихся на скалах, окружающих аул, и на кладбище. Все они имеют форму усеченных пирамид, снаружи оштукатурены, а внутри из стен торчат валуны, из которых башни сложены. Князь Абаев совершенно основательно заметил, что современные жители аула, пожалуй, не сумели бы соорудить таких башен и так прочно оштукатурить их. Что касается происхождения башен, то решительно никто не знает даже легенд, относящихся ко времени их возникновения. Одно только обстоятельство дает возможность заключить о давности — это кресты, выделанные в самом верху стен, между тем как все жители — магометане. На вопрос, предложенный Абаеву, чем объяснить эти кресты, он ответил, что существует предание, что когда‑то жители Кунима были христиане. Не принадлежат ли эти башни к тем «остаткам христианства», о которых упоминает проф. Вс. Миллер в сведениях о горцах, выше нами приведенных? По осмотре башен, мы, в сопровождении любезного князя Нухты‑Абаева, уехали из Кунима, не побывав на ледниках Дых‑тау и Каштан‑тау, главным образом потому, что, как мы говорили, не было корма для лошадей, и потому, что я должен был спешить в Нальчик, чтобы ехать к подножию Эльбруса. Обратный путь из Балкарии в Нальчик можно было проехать почти вдвое быстрее, так как приходилось все время спускаться с гор, но хотелось еще раз полюбоваться чудною природою, и мы делали привалы и ночевали почти в тех же местах, где это делали, когда ехали из Нальчика.