Николай Харузин, журнал "Вестник Европы", том 6, 1888 год
Ежемесяный журнал "Вестник Европы", том 6, книга 11, 1888 год
Николай Харузин. Путевые Очерки.
По горам Северного Кавказа. стр. 176-194
В Балкарском обществе горских татар.
Сытые, крепкие лошади быстро несут почтовые тележки по плоскости от станции железной дороги к Нальчику. Впереди виден весь Кавказский хребет, огромною цепью застилающей небосклон. Справа и слева цепь теряется в бесконечном пространстве плоскости. Над нею возвышаются снежные вершины; сколько их—счесть невозможно. Прямо перед нами Эльбрус гигантской снежной широкой верхушкой поднимается выше всех окрестных снеговых вершин, кажущихся маленькими и ничтожными сравнительно с его громадой. Дальше, влево, непрерывной цепью идут снежные вершины одни за другими, и далеко влево поднимается узким конусом Казбек. Дорога все приближается к горам . Мы подъезжаем к какому-то селению; белые, чисто выбе-ленные хаты, у которых за изгородью цветут подсолнечники; у ворот волы; изредка у дороги баба, продающая дыни и арбузы; наконец, попадаются в селении и мужики, одетые по-хохлацки. Изумляешься невольно, при виде этой малороссийской картины в глубине кабардинской плоскости. - Как называется деревня? – спрашиваем у ямщика. — А Цигулеевка, всего второй год здесь,—отвечает он . — Как же хохлы попали сюда? Оказывается, несколько семейств малороссов выселились из своих родных мест на Кавказ , купили землю у помощника начальника Нальчинского округа г. Цигулеева и основали здесь поселок , который и был назван в честь прежнего владельца—Цигулеевкой. Несмотря на то, что поселок существует только второй год, малороссы успели уже устроиться, обзавестись огородами и бахчами и, кажется, насколько можно судить на вид, живут порядочно. Жители были в поле. Проезжая дальше, мы встречали сплошь и рядом огромные стога сена, у подножия которых мирно спали хохлы. Попадаются справа и слева курганы, заpocшиe кустарником; это единственно разнообразит ровную местность, да телеграфные столбы стоять по прямой линии, теряющейся вдали. Вот слева вытянулась длинная линия кабардинского селения. Наконец, словно оазис, показался вдали Нальчик, издали кажущийся утопающим среди зелени. Встречаются чаще и чаще телеги, управляемые то горским евреем, то немецким колонистом; попадаются чаще и гарцующие кабардинцы. Ближе к городу видны огромные скирды хлеба, словно большие здания самых разнообразных форм. Нальчик считается слободой, но он постоит за любой уездный город. В нем несколько мощеных улиц; многие улицы обсажены деревьями; есть сад, в котором в определенные дни играет музыка. Нальчик ведет довольно обширную торговлю, которая находится, впрочем, в руках горских евреев, живущих в слободе в большом количестве и имеющих еще свою колонию возле самого Нальчика. Население слободы крайне смешанного характера: кроме русских (чинов администрацци и казаков ) здесь живут и кабардинцы, и балкарцы, и евреи, и, наконец , немецкие колонисты. Дома Нальчика одноэтажны и невелики, по большей части деревянные, оштукатурены и окрашены в белый цвет. При многих домах находятся фруктовые сады, иногда довольно обширные. Лавки обывателей невелики: в них можно найти все предметы первой необходимости, а в иных и предметы роскоши, понимая, конечно, последнее слово относительно. Мы остановились в дом одного старого казака, сдающего две комнаты для прохожих по очень умеренной цене. Комнаты низки, малы, с окнами, выходящими на галерею, построенную над небольшим грязным двором, в глубине которого стоят грязные сараи и конюшни. В комнате жужжат целые сотни мух. Днем, когда крыша дома накаляется, в комнате до того душно, что оставаться в ней долго невозможно; выйдешь на галерею — там не так душно, зато солнце печет немилосердно. Вечером, осматривая улицы Нальчика, я вышел к соборной церкви, большому белому зданию; еще два шага—и вы уже за пределами слободы; берег падает к реке отлогим склоном; а за рекой поляна, на которой возвышаются, стараясь опередить одна другую, массы гор, покрытых густыми лесами; кое где среди леса выделялись желтые полосы гранита; все это горело и блестело при заходящих лучах солнца; приятное впечатление произвел на меня сам Нальчик, еще более пpиятное —вид на горы за чертой его, и мне казалось в тот миг, что жить в Нальчике должно быть не особенно скучно. Я ошибался—впоследствии я узнал, что жизни здесь так же мало, как и в большинстве наших уездных городов, что и здесь, как и везде, почти все объято глубоким сном. Впрочем, небольшая гpуппa интеллигентных людей, заброшенная сюда судьбой из разных краев России, сумела образовать кружок тесный и дружный. Нальчик принял нас радушно: мы встретили здесь самое широкое гостеприимство. Доктор Б. настоял на том, чтобы мы перебрались к нему, и благодаря ему время в Нальчике текло незаметно. Познакомились мы и с семьей доктора Д., и с балкарской семьей Абаевых—везде самый радушный прием; особенно было приятно встретить этих любезных, образованных людей в местности, где можно было менее всего ожидать их найти. Много пользы приносить этот кружок и Нальчику. Заброшенные в глухой уголок Кавказа, они из всех сил работали, каждый по своей специальности. Мы собирались ехать из Нальчика в Балкар, почти вовсе не посещаемый путешественниками. Нам говорили и про трудную дорогу, и про известную всему Нальчику „Чёртову лестницу". Помощник начальника округа, г. Цигулеев, распорядился относительно доставки нам лошадей и представил нам, в качестве переводчика, Селяха Маныщева, кабардинца, хорошо знающего Балкар и вполне свободно говорившего по-русски. Селях представлял, редкое исключение из всех переводчиков, с которыми нам приходилось ездить до тех пор, именно тем, что был человек относительно развитой, интересующейся наукой и литературой; кроме того в поездке он был еще веселым товарищем. Рано утром мы сидели уже на лошадях. Несколько времени приходится ехать по плоскости. Нальчик со своими садами и домиками вытягивается в узкую полосу. Еще некоторое время, и он уже кажется снова веселым оазисом, случайно брошенным сюда среди безлюдья и 6езмолвия. Мы спустились к реке. Дорога, пересекши реку, поднимается в гору, оставляет в стороне несколько болотцев, поврытых высокой осокой, и входит, наконец, в густой буковый лес. Это один из тех лесов, который, начинаясь у подошвы какой-нибудь горы, застилает своими вековыми деревьями весь её склон до самой вершины, затем спускается с противоположной стороны и поднимается снова с одной горы на другую, все выше и выше, до тех пор, пока не подойдет до высоты, выше которой лес расти не может; здесь он словно обрывается; за ним тянутся уже травяные зеленые скаты вплоть до скал, за которыми поднимаются снежные вершины. Наконец лес остался позади. Мы уже среди альпийских пастбищ, раскинувшихся по горам на необозримое пространство. Поднимаясь и снова спускаясь, мы достигаем, наконец, места, за которым уже начинается спуск в долину, раскинувшуюся зеленым ковром у наших ног. По средине долину прорёзывает широкая лента Балкарского Черека; за ней поднимаются снова лесистые склоны гор; вдали, в глубине долины, виднеется ущелье, за которым лежит Балкар. Справа склоны гор то безжизненные, белые, на которых растут чахлые дубы, то покрытые роскошной травой. Внизу селение Кашкатау чернеет группой своих невысоких домиков. Мы стали спускаться; лошади скользят по гладкой, плотной почве; нисколько раз приходится слезать и сходить по каменным ступеням, извилистой, огромной лестницей падающими вниз. Наконец, мы в долине. Быстро несут нас лошади к Кашкатау. Подъезжаем в селение—оно пусто, лишь кое-где из-за двери выглянет старуха, с любопытством осматривая нежданных гостей, да изредка пробежит через дорогу маленькая девочка или мальчик. Оказывается, жители все ушли на работы,—остались в селении только старые и малые. Не скоро мы нашли старшину, не скоро добыли нам свежих лошадей, необходимых для поездки в горы, да и то из четырех лошадей привели одну хромую, а из седел одно было деревянное. Кашкатау—поселок недавний; оно основано выселившимися сюда крепостными после освобождения. Жители бедны; они еще не успели достигнуть на новом месте благосостояния, которого, впрочем, не имели и в бытность свою в горах: постоянные поборы владельцев тяжело отзывались на экономическом положении подвластного населения. Мы двинулись дальше. Наш проводник, толстый, коренастый человек с окладистой жёсткой бородой вокруг загорелого, красного лица, ковылял на хромой лошади, держа в руках купленного нами в Кашкатау барана; нужно отдать справедливость его лошади: она, несмотря на то, что была хрома, шла быстрее наших, которых никакими средствами нельзя было побудить ускорить шаг. Мы подвигались по долине, вверх по течению реки, все приближаясь к ущелью. Солнце уже садилось: доехать до Балкара в этот день не было возможности. Красная полоса неба за ущельем ярко вырисовывала на своем фоне контуры гор; разнообразный, причудливой формы верхушек их определеннее и резче вычерчивались на ясном небосклоне. Пока мы осматривали находящееся у дороги кладбище, по-тянул ветер из ущелья и нагнал на небо густые свинцовые облака. Мало – по- малу все небо, недавно еще столь ясное, покрылось тучами, и хлынул дождь. Нужно было искать себе пристанища на ночь: возвращаться в Кашкатау взяло бы много, времени, да и было бы неудобно, так как мы отсрочили бы таким образом наш приезд в Балкар; наш проводник сообщил нам, что в часе езды от Хуламскаго Черека (притока Балкарского Черека), реки, пересекающей дорогу, по которой мы ехали и у которой мы находились в настоящее время, стоит мельница, где все-таки будет нам лучше, чем под открытым небом; мы отправились к мельнице; по дороге к нам пристало несколько балкарцев, которых ночь также застала недалеко от ущелья. Под проливным дождем прибыли мы к мельнице. Мельник, человек бедный, отвел нас в кунацкую, в которой вместо обычного в кунацких дивана лежала наклонно поставленная широкая доска. Развели огонь в камине. Наши неожиданные спутники зарезали нашего барана, чтобы приготовить и для себя, и для нас ужин. Подложив седла под головы и накрывшись бурками, мы легли спать. Сырой, холодный воздух прорывался через незакрытое ставней небольшое окошечко, широкой струей наполнил собой всю комнату с такой силой, что теплота от тлеющих в камине угольев не была заметна. На следующее утро, напившись сваренного в котелке чаю, мы тронулись в путь, сначала по долине, все приближаясь к ущелью, затем, поднявшись немного, дорога убегала в лес. Горы с обеих сторон долины сблизились, оставляя, однако, еще довольно широкий промежуток между своими склонами. Здесь среди леса находится небольшое горное озеро; синие спокойныя воды его отражают, как в зеркале, скалистые вершины, поднимающаяся за ним; деревья на берегу стоять недвижно, словно застывшиеся, отражаясь также ясно до мельчайших подробностей в чистой воде. Вода здесь так чиста, что если бросить в нее камень, то долго можно следить за его падением. Говорят, это озеро отличается своей глубиной, и, по мнению некоторых балкарцев, даже совсем дна не имеет. Это озеро, столь спокойное, имеет в себе что-то особенное, привлекательное, таинственное; его спокойные воды словно недобро сулят тем, кто решился бы войти в него для купанья или поплыть по нему. Народъ считает это озеро почти священным: оно произошло сверхестественным путем; по преданно, наверху горы, поднимающейся за озером, было давно одно большое озеро, потомь разразилась однажды страшная гроза над этою местностью, сотряслись окрестные горы, и озеро на горе разделилось на три части: две части его остались наверху, образовавь небольшие озера, а третья опустилась вниз и залегла у подошвы горы, образовать третье озеро. Быть может, народное предание сохранило воспоминание о некогда бывшем здесь вулканическом перевороте. Само озеро сделалось жилищем страшного чудовища, форму и вид которого рассказчик не мог описать; чудовище это сидело глубоко в озере, но стоило только кому-нибудь спуститься в воду, чтобы искупаться, или даже наклониться, чтобы выпить воды, как чудовище быстро поднималось со дна и пожирало смельчака, дерзнувшего нарушить повой его. Впоследствии это чудовище опустилось в озеро и с тех пор не появлялось уже на поверхности. Много деть прошло с тех пор, говорил рассказчик; но несмотря на то, что даже самые древние старики не запомнить, когда чудовище явилось в последни1 раз, все-таки озеро служить для местных жителей, в том числе и нашего рассказчика, предметом суеверного страха. За озером дорога, извилинами пересевающая лес, незаметно вступает в ущелье. Справа тотчас у дороги падает отвесная стена вниз; такая же стена поднимается с противоположной стороны; внизу шумит спертая в гранитных отвесах река Черек. Над каменными стенами, словно на гигантских пьедесталах, возвышаются крутые склоны гор, поросшие лесом. Дорога зигзагами то поднимается вверх по склону, то круто спадает вниз в самому обрыву. Дальше все лес непроглядный, темный, огромными стволами своих буков обступивший нас со всех сторон. Наконец выезжаешь из леса. Мы на значительной высоте; у наших ног под крутым, почти отвесным склоном пенится и бурлит темной полосой Черек; внизу виден мост, перекинутый над ним, и огромные черны пещеры, образуемый скалами на противоположном берегу. — Вот и Чёртова лестница,—говорить Селяк. Чертова лестница представляет собою крутой, длинный спуск, спадающий с вершины в мосту; каменным огромным глыбы представляют ступенеобразные выступы во всю длину спуска. Эта устроенная природой гигантская лестница идет над отвесною пропастью к Череку; здесь самое узкое место ущелья; глубоко внизу, где течет Черек, горы так сближаются, что образуют лишь крайне узкий пролив для бурливой реки; к тому же она идет извилинами, вследствие чего и без того спертые и кипящие воды реки, ударяясь о каменные стены, при постоянно крутых поворотах, страшно клокочут и ревут. Природа здесь дикая, подавляющая своим величием и красотой: над каменными стенами возвышаются новый стены, голые, бесприютные; по ним текут десятки больших и малых, выбившихся из камня, горных ключей, то узкими струями сочащихся по камням, то ниспадающих каскадами. Огромные пещеры, зияющие своими отверстиями из глубины скал, еще более усиливают дикий характер ущелья. На другой стороне реки вздымаются огромные вершины гор, по склонам которых среди обломков скал растут могучие буки, своей темной листвой придающие мрачную окраску горам. На половине Чёртовой лестницы, спускаться по которой приходится пешком, находится в скале, в выбоине, довольно высоко от спуска, надпись. Кем и на каком языке она была писана, не знает никто. Еще недавно эта надпись была цела, так как каменный навесь сохранял ее от разрушительного действия непогоды; теперь едва сохранились следы нескольких букв. Дело в том, что в 70-х годах несколько англичан, путешествовавших по Кавказу, поднимавшихся на Эльбрус, заехали и в Балкар. На Чёртовой лестнице они стали стрелять из револьверов; когда им, наконец, надоело стрелять без цели, они выбрали себе целью эту надпись и испортили ее так, что теперь остались лишь незначительные следы её. За Чёртовой лестницей дорога, проходя Черек по мосту, минует пещеры и идет карнизом над рекой. Нередко надо слезать с лошади, пробираясь по скользким плитам, образующим то небольшие подъемы, то спуски; нередко орошает прохожего влажная пыль падающих с гор каскадов; иногда целая узкая струя холодной ключевой воды обдаст вас, если вы вовремя не сумеете отклонить вашу лошадь в сторону. Мало помалу начинается новый, продолжительный подъем по узкой тропинке, вьющейся то над отвесом, то по зеленому скату, то, наконец, по усеянному мелким шифером склону мертвенной серой скалы. Слева огромные, крутые горы, падающие в реку, справа причудливые утесы; они поднимаются, то словно гигантская колонна, то широким шатром, то образуют огромный человечески1 профиль, то, наконец, острой иглой упираются в небо. Горн мало помалу расходятся врозь, образуя вдали широкий проход. Скоро и Балкар. Серые скаты шиферных гор мало помалу заменяются покрытыми зеленой травой крутыми откосами. Кой где на таких откосах видны косцы, смело работающие косой над такими крутизнами, что непривычный человек, поставленный на место косца, не знал бы, как держаться, а не то что косить сено. Дорога все вьется карнивом, огибая подножие скал. Селения еще не видать. Справа поднимаются прямо над дорогой два огром-ных столба из глины и небольших камней; на каждом из этих столбов лежит по большому гладкому камню. Это интересное явление мне приходилось видеть в первый раз. Разъяренны воды, текущие с гор весной, образовали эти два столба, которые являются как бы пограничными столбами перед въездом в Балкар; дорога, проходящая у их подножья, делает крутой поворота, за которым виден Зими (Зылгы), первый балкарской аул в горах. Зими по внешности ничем не отличается от общего типа всех горских аулов: те же сакли с плоскими крышами, построенный одна подле другой; та же кунацкая, та же теснота улиц и те же крутея извилины их. На уступ скалы, возвышающейся тотчас за аулом, сохранилось старинное обширное укрепление с башнями и хорошо сохранившимися стенами. Эта крепость — обиталище бывших владык Зими в те времена, когда, господствуя из-за стен крепостей над туземным, поворенным населением Балкара, они не решались еще сойти вниз в незамиренную страну, где им грозила гибель от недовольных новыми пришельцами прежних насельников. Хозяина, у которого мы хотели остановиться и к которому один из балкарцев, живущих в Нальчике, дал нам рекомендательное письмо, мы встретили у ворот его дома, как раз в ту минуту, когда он собирался уезжать. Он остановился, слезь с лошади и ввел нас в кунацкую; мы просили его не стесняться с нами и продолжать путь, тем белее, что мы остановились лишь на несколько часов в его ауле. Хозяин объяснил нам, что он ехал в Нальчик, чтобы купить несколько яблок, так как их во всем Балкаре найти нельзя; яблоки же ему нужны для его больной матери-старухи. Долго хворала его мать желудком, долго лечили ее знахари, и наконец объявили, что больной должны помочь свбжие яблоки. Для покупки их и предстояло теперь нашему хозяину ехать через горы в Нальчик; как же был рад он, когда мы ему объявили, что яблоки у нас есть с собой: мы захватили их из Нальчика десятка два. Хозяин повел нас осмотреть большие курганы, возвышавшиеся на крутом берегу Черека. Страшно было видеть эти две огромные гробницы среди гор. Курганы эти пользовались особым почтением и даже суеверным страхом местных жителей. По преданию, в давние времена умерло шесть женщин в ауле; у каждой из них было по ребенку, умерших одновременно с матерями. Их похоронили в этом месте с детьми в одном из этих курганов; но тела их не сгнили, и теперь они и в эти дни лежать, как будто живые, в обширной гробнице кургана. Много вокруг них лежит драгоценностей, похороненных вместе с ними. Есть и ход в курган, заваленный землей и камнями, но никто не знает, с какой стороны он находится за исключением старухи, самой пожилой в ауле, которая помнит еще то время, когда на кургане приносились жертвы. На восточном склоне кургана лежит в беспорядке несколько каменных отесанных плит. Некогда эти плиты лежали в порядке одна подле другой. Сюда собирались местные жители для приношения жертв; эти плиты считаются почти священными, взять их с кургана было бы тяжким грехом. Один местный житель—рассказывали нам—покусился на эти плиты; хотелось ему взять их себе на постройку дома, так как отесанных плит нигде не было в окрестности. Темною ночью он перетащил их с кургана к себе во двор; но наказание не замедлило: он сам и все его домашние захворали, и он, увидав в этой болезни наказание за свое преступление, обещался, что, если он и домашние его поправятся, тотчас отнесет эти плиты обратно. Он выздоровел и тотчас исполнил свой обет. Перетаскивая плиты, он, однако, не клал их в порядке, а бросал на курган, как попало; с тех пор эти плиты не были приведены в порядок. После такого случая верующие жители не решаются прикасаться к святыне. Особенно священной считается северный склон кургана, но почему именно северный, нам объяснить не могли. Напившись чаю и оставив яблоки хозяину, мы отправились дальше, чтобы до ночи попасть в аул, в дом Хаджи Шаханова, у которого мы собирались ночевать. Тьма быстро надвигалась; лошади рысью бежали безошибочно среди темноты по узкой тропинке над обрывом; изредка попадался подъем, усеянный мелким булыжником, лошади, напрягая силы, выносят нас снова на ровную тропинку; мы слышим только, как глубоко падает камень, сброшенный копытом в отвес. Показалась из-за гор луна; местность, озаряемая её лучами, изменила тотчас свой характер и засверкал Черек внизу, засветились серебристым оттенком горы и утесы. Светлой полоской видна и тропинка, извивающаяся по склону горы. Внизу зачернело что-то огромною площадью: это аул; он расположен у подошвы высокой горы, на вершине которой подымается огромный силуэт полуразрушенной башни, господствующей над аулом; это тоже развалины крепости, откуда завоеватели держали в своих руках покоренных туземцев. Мы спустились еще несколько шагов вдоль русла небольшого потока, впадающаго в Черек и загороженного здесь у мельницы; две доски, положенный через поток, составляют мост; по этому шаткому, узкому мосту лошади, однако, идут тик же смело, как они это дёлают и по карнизам, возвышающимися над пропастями, и по хорошей, ровной дороге. Несколько поворотов по узким улицам аула, и мы у дверей кунацкой дома Шахановых, одной из наиболее родовитых семей в Балкаре. В ожидании сына хозяина мы сели подле кунацкой. Ярко блестел месяц, обливая лучами окрестные горы и тесные улицы аула, по которым двум всадникам в ряд проехать нельзя. Аул уже сиал; все было тихо, не слышно было даже лая собак. Вошел сын Хаджи, человек лет тридцати, и пригласил нас в кунацкую, предварительно извинившись, что отец его уже спит и только поэтому не выходить сам встречать гостей. Несмотря на наши усиленные просьбы, он принудил нас поужинать, прежде чем лечь спать. На следующее утро мы выехали из аула, чтобы провести день в осмотре башен в аулах Шканты и Кунным, расположенных несколько дальше. Мы подъехали к Шканты, расположенному при впадении реки Иртышки в Черек. Аул большой и густо населенный; среди аула возвышается огромная башня семейства Абаевых, на двух сторонах которой видны углубленные в стен четырехконечные равностороннее кресты. В этом ауле утвердилась некогда семья Абаевых, одна из наиболее внушительных семей в Балкаре. Как Шахановы и Абаевы, так и несколько других семей балкарских производит себя от общего родоначальника Бассията. До покорения русскими края и до уничтожевия крепостной зависимости, весь Балкар был поделен между этими семьями, представители которых считались князьями; но русское правительство не оставило за ними этого титула, хотя за такими же владетелями в соседних горских обществах титул князя бывал утверждаем. Это объясняется тем, что те общества, в которых титул князя быль утвержден, были покорены русскими раньше, когда правительство было болле щедро на раздачу этого титула местным владельцам. Постройка башни Абаевской приписывается преданием какому-то греку. По внешнему виду башня ничем не отличается от того типа, который в столь большом количестве рассеян по кавказским горам: и балкарские башни, как большинство других—четырехугольные, усеченные пирамиды; и в них также дверь приподнята над землей. Пока 3. П. зарисовывал вид башни, успела собраться толпа из мужчин и девушек; те и другие смотрели с любопытством как на нас, так и на карандаш 3. П., набрасывающий на бумагу башню. Мужчины смело подходили к нему и внимательно следили за работой; девушки держались в отдалении, довольствуясь и тем, что могли, хоть и не так близко, видеть приезжих. Они были одеты в ярко-красные или малиновый рубахи, шёлковые и ситцевые, и в полукафтаны белые и серые. Редко можно было встретить такую массу красивых девичьих лиц, как здесь; трудно представить себе более красивую группу, чем эти девушки, стоявшие на небольшом возвышении. Положение женщин здесь такое же тяжелое, как и в Чечне. Они пользуются здесь гораздо меньшей свободой, чем у осетин, и обычай, обязательный для женщин в Чечни и у ингушей, сходит с дороги при встрече с мужчиной и наклоняться, не встреченный нами в Осетии, господствует и в Балкаре. За аулом тянется огромный древний могильник, огороженный каменной стенкой; посреди небольших возвышений могил простых балкарцев поднимаются огромными зданиями три гробницы предков Абаевых: две из них, крытые большими куполами, принадлежат двум братьям: Сосрану и Али-Мурзе, полусказочным богатырям, оставившим по себе живое воспоминать в народе и в песнях балкарцев; третья гробница принадлежит одной девушке из семейства Абаевых, умершей еще в молодых годах. Могилы Абаевых еще ограждены особой стенкой от других могил. Владетели не желали быть похороненными наравне со своими подвластными, и по преданию приказали тому греческому зодчему, который построил для них башни, воздвигнуть и эти гробницы, в которых под каменным полом в обширных склепах и покоился долго прах их, пока в недавнее время менее благочестивые потомки их бывших подданный, не разграбили их могилы. На противоположном берегу Черека по склону горы поднимается амфитеатром аул Кунным, среди которого возвышается также башня, принадлежащая Абаевым. Кунным считается древнейшим аулом. Здесь основался Басият, когда он покорил Балкар. Мы отправились в Кунным, чтобы осмотреть башню и надпись, которая, по словам нашего проводника, сохранилась в одной из выбоин в скале. Чтобы добраться до скалы, на которой была надпись, приходилось подниматься в гору сначала по крутому склону, усеянному мелкими, острыми камнями. Проводник наш снял свои чувяки и, несмотря на острые камни, быстро поднимался вверх, словно его босые ноги не чувствовали никакой боли. Наконец склон пройден, мы у подножья скал, уступами поднимающихся вверх; цепляясь за камни, нависая над более или менее высокими обрывами, мы продолжали подниматься, между прочим по небольшим карнизам, которые бывали так узки, что по ним можно было пройти только боком, придерживаясь руками за выступы утеса; затем снова подъемы по скользким выступам скаль. Наконец проводник наш остановился перед довольно широкой выбоиной в скале, но надписи не было видно; впрочем, при более внимательном осмотре можно было еще различить следы истершейся надписи белой краской; но время и дожди уничтожили ее настолько, что кроме едва видных следов на которых букв ничего различить нельзя было. Никто не мог нам сказать в Балкарии, на каком языке была сделана надпись; мулла, который лет десять тому назад видел эту надпись, тогда еще довольно целую, уверял, что она написана не на арабском языке. Балкарцы, по крайней мере, не признавали надпись своей; предания не сохранили даже имени того народа, который начертал на Чёртовой лестнице и здесь высоко на скале эти загадочные письмена. С высоты, на которой мы находились, был виден почти весь Балкар: обширная долина делилась Череком на две половины. По обеим сторонам его расползались аулы вверх по горам, образуя то маленькие кучки домов, то занимая огромныя площади, как Шканты и Кунным. Прямо перед нами виднелся Шканты с башней и гробницами; последния казались с высоты ничтожными. Под ногами у нас Кунным с едва заметными фигурами людей. Влево снова аулы, большие и малые; иные лепились по склонам гор, иные почти скрывались за утесами. А от аула до аула роскошные площади зреющих полей, волнистых, словно огромное желтое море. Справа вздымались горы, покрытые вечными снегами; на них — границы балкарской земли; по ту сторону живут уже сванеты, нередко смелыми, неожиданными набегами наводившие ужас на балкарцев. Против них строили несколько крепостей на горах; на памяти многих не особенно старых балкарцев, ставили по горам сторожевых ратников, которые должны были в случае опасности заблаговременно предупреждать жителей. Много рассказов ходит в устах жителей о взаимной вражде обоих сопредельных народов; рассказываются и кровопролитные набеги балкарцев на сванетов, когда первые, выведенные из терпения разбоями своих соседей, ополчались на них, переходили через хребеть и мстили сванетам за их набеги, разоряли их аулы и победоносные возвращались с добычей и пленными в Балкар. Мы начали спускаться; проводник провел нас мимо развалин башен и построек бывшего некогда здесь селения, уже с незапамятных времен оставленного; на этом-то месте среди неприступных скал основался Басият, покорив Балкар. Впоследствии, когда его потомки достаточно укрепились в покоренной стране, они спустились ниже по склону, ближе к воде, и прежнее жилище предка, основателя их могущества, пришло в забвение и мало помалу разрушилось. В Кунныме один из местных обитателей пригласил нас к себе и за чаем рассказывал нам предания о Басияте и его роде. Лишь позднею ночью мы вернулись к Хаджи Шаханову. На следующее утро явился к нам сам Хаджи, извиняясь, что раньше прийти не мог, так как он старь и ложится рано, а мы оба дня приезжали к нему ночью. Хаджи было лет 90, как он сам говорил; он плохо видел, но сохраняя еще бодрость и ходил хотя медленно, но прямо. Белая борода красиво обрамляла его худые щеки; по его чертам можно было заключить, что он быль некогда редко красив. Он носил папаху, обернутую белым полотенцем внизу, в виде тюрбана, в знак того, что он был в Мекке, на белую черкеску Хаджи надевал бледно-голубой широкий турецкий халат. Хаджи был человек ученый, он знал коран и преподавал его толпе учеников, аккуратно пос щавших его уроки; славился он и тем , что лучше всех помни предания балкарцев и знает их адаты, что, как я говорил уже выше, доставляет , всегда большую долю уважения среди местного населения. Он сеть с нами, и после нескольких фраз приветствий начал paсспрашивать, зачем мы приехали, кто нас послал, и т. п. После такого разговора, длившегося с полчаса, мы попросили его рассказать нам о заселении Балкара, об их преданиях. Хаджи не противился; он начать тихо, плавно передавать нам о том, как предок их Басияат приехалъ из Крыма, как долго странствовать и как, наконец , он основался в Балкар. Жителей туземцев он покорил и долго властвовал над Балкаром, пока наконец под старость не почувствовал тоски по родине; тогда, оставив сыновей в новопокоренной им земле, возвратился сам в Крым; как от сыновей его произошли все знатные семьи балкарцев, как, прослышавши про славу Балкара, многие князья из Сванетии и из кумыкских степей приезжали к ним и увеличивали собой число аристократов в стране; рассказывал он и о том, как предки его расселяли местных жителей по горам, основывая новые аулы, вследствие чего разрослось такое число поселков. Затем старик стал рассказывать про сословные отношения, существовавшие в стране до освобождения крепостных. Несмотря на наши усилия возвратить его к преданиям об истории края, нам это не удалось; Хаджи попал на свое больное место. Вот что сообщил нам Хаджи Шаханов о сословном устройстве балкарцев. Весь Балкар быль поделен между потомками Басията и знаменитыми выходцами из Сванетии, кумыкских степей и других мест , пришедшими в Балкар. Представители этих семей были господствующим классом, это были князья, в большей или меньшей зависимости от которых находились жители. Население делилось на узденей, чагаров и касагов. Уздени произошли частью из потомков тех дружинников, которые вместе с первыми насельниками балкарцами помогали Басияту и его потомкам в покорении страны, и из туземцев, которые, изменив своей родине, содействовали тем покорению Балкара. Они получали землю от князей и несли за то разные повинности. Один день в году уздени должны были отдавать свой труд на косьбу княжеских лугов; один день для жатвы; кроме того каждый был обязан явиться с двумя быками на уборку сена и также на уборку хлеба; в том и другом случае они отдавали князю только один день. Князь мог заставить своего узденя пасти баранов, и уздень не имел права отказаться. Они должны были также свозить с гор для князя лес, который рубился чагарами. Когда наступала зима, уздень быль обязан взять к себе на корм одну из коров князя; когда наступала весна, он должен быль в продолжиние одного дня пахать княжескую землю. Приезжал ли кто к князю в гости, уздени должны были брать к себе лошадей приехавших и кормить их. Если князь уезжал куда-нибудь, один уздень должен быль непременно сопровождать его повсюду; если в путь отправлялась жена князя или его дочь, также один уздень и одна из родственниц его должны были провожать ее. Далее, если князь покупал себ холопов, уздени должны дать князю корову или несколько баранов с тем, чтобы облегчить затрату на покупку холопа. Уздени, наконец, были обязаны давать князю одного барана в год со двора, носить ему каждую весну известное число припасов и известное количество бузы. Если уздень выдавал свою дочь замуж , он платил князю две коровы. Когда уздень резал барана или варил пиво, он приносил часть ребер и несколько сосудов пива князю. От всех этих повинностей князь мог освободить узденя; но случал освобождения бывали редко. Иногда в благодарность за свое освобождение, князь требовал , чтобы уздени дали ему все свое имение. Если уздень быль убить кем-нибудь, то часть выкупа поступала к князю; выкуп производился обыкновенно передачей в семью убитого трех рабов, ростом первый в четыре четверти, второй - пять четвертей и третий- шесть четвертей; среднего брал себе князь. Иногда выкуп людьми заменялся отдачей известного числа голов скота или выдела земельного участка; в том и другом случае известная доля приходилась князю. Чагары, как и уздени, имели свою, данную их князьями землю и свои сакли: они несли также целую массу повинностей по от шению к князю; они также должны были уделять из своего времени несколько дней на производство работ на княжеских полях; они высылали своих женщин (одну от каждого двора) на жатву к князю. Чагары считались ниже, чем уздени, и переход в сословие узденей быль для них невозможен. Если чагар или уздень умирал, не оставив наследников, то наследовал князь. Если княжеская семья делилась, она наравне с прочим имуществом делила чагаров и узденей, не говоря о холопах „касагах", которые собственности не имели и жили в доме у князя. Впрочем холоп , если он выслуживался у своего господина, мог быть им повышен в звание чагара; тогда ему давалась земля и сакля. Неисполнение повинностей, который лежали на чагарах и узденях, навлекало на них штраф , который выплачивался ими князю в размере10 рублей деньгами или скотом зa первую вину; за вторую размер штрафа удваивался. Понятно, что хорошо жилось князьям до освобождения подданных из –под их власти. Понятно также, что Хаджи, воспитанный в известных традициях, считал эту реформу несправедливой. Он слишком привык к беззаботной жизни, чтобы на старости лет самому думать о своей семье. Простившись с Хаджи, мы тронулись в обратный путь. Вечером мы были в Кашкатау. На следующее утро до восхода солнца наши лошади быстро несли нас по плоскости, вдоль по течению Черека. С зарей мы были уже в кабардинском селении, узкой полосой вытянувшемуся по берегу реки. Дальше подъем на плоскогорье, извилистая дорога среди кустарника, слева громада леса, который мы оставили на этот раз в стороне, и перед нами вытянулся Нальчик со своими светлыми, уютными домиками среди зелени.